Смерть в искусстве

Образ смерти в искусстве так же туманен, как сама его обладательница, приходящая непосредственно к нам только раз – в самом конце пути. В остальное время мы лишь видим темный шлейф ее накидки, увиливающий в дверном проходе вместе с нашими близкими, со всеми этими людьми, о гибели которых без перерыва вещают с экрана телевизора. Поскольку до самого конца смерть остается загадкой, окутанной тайной, люди не упускают шанса пофантазировать на данную тему.

Безусловно, в данной связи искусство тесно переплетается с философией. Материал ведь неясен, и всяк жаждет его систематизировать, наделить особенностями конкретными и внятными. Ибо сил уже нет терзаться вечными вопросами. Впрочем, на то они и вечные, как сама смерть.

Начала вклиниваться смерть в искусство, разумеется, с мифологии. Люди облекали смерть в тот или иной образ, что давало им возможность якобы предсказать свою судьбу за чертой. Они предполагали, что точно знали, что там. Признаться, это было выгодно в том смысле, что успокаивало и вносило, хоть и вероятно лживую, но все же ясность. Ведь неизбежность давит. А неизбежность с неизведностью – вдвойне. Особенно хорошо, когда к смерти относятся с уважением, но без трепета в коленках, по которым от страха и потечь что-то может. Идеальный образ – смерть, принимающая нас в свои просторные, безбрежные объятья, окунающая в покой, открывающая увлекательные просторы потусторонней жизни, а главное – объясняющая, зачем был пройден нами весь тот путь, что остался позади.

Скажем так, из-за множественности предположений без ста грамм в данном вопросе и не разберешься. Тут уж все зависит от воспитания, представлений автора, того, чем его голову набили на протяжении жизни, и того, во что все это превратилось после обработки в чане данном чане. Ведь далеко не каждый может похвастаться экстрасенсорными способностями, навыками в некромантии и прочими умениями, позволяющими одним глазом заглянуть в потусторонний мир. Однако, рассуждать о смерти и придавать ей тот или иной образ дерзят многие. Но не будем строги. Они ведь не пытаются возвести свои интерпретации в ранг истины в последней инстанции, а называют это искусством. Так что вовсе это не зазорно, хотя и заставляет продолжать усиленно думать, думать… противопоставлять, сомневаться и буквально возгораться интересом пред ликом непознанного. И вот в нашем уме уже формируется новая гипотеза с обнадеженным «Быть может, именно так?». Мы спешим поделиться ею с окружающими. Она плывет по реке информации, подталкиваемая теплыми, мягкими человеческими языками, ласкаемая утешением и обливаемая горечью, попадает в допущенческий кровоток, становясь частью всего того непознанного, разрешение чего нам остается лишь ждать до решающего мига.