Здесь ли ты, мучитель?

Бабушка моя рассказала историю, которая с ней лично приключилась, когда она ещё маленькая была. Попробую передать её словами, с диктофона.

«Жили мы тогда в деревне: папка с мамкой, да я с сестрой, бабой Соней. Она тогда постарше меня годков на десять была – хочешь, спроси, всё тебе подтвердит. Отец запоен был, частенько мамку поколачивал. Всё ему чудилось, что не туда она смотрит, не с теми переглядывается да разговоры разговаривает. Красивая была, многие об неё глаза мозолили… Бил не как сейчас пьяные мужики бьют, до синяков, а руки-ноги ломал, сотрясение мозгов не один раз устраивал. Мы с сестрой боялись, конечно. Думали – помрёт, как жить будем? Но выхаживали. И сами, и в больницу за двадцать километров возили, да и своя божья бабушка в деревне была – чем могла, помогала нам.

А однажды, видать, бес на ухо нашептал: за волосы её, дурачина пьяный, схватил и глаза выколол. Как она кричала… Он крика этого стерпеть не смог, шибанул головой о порожек со всей дури – и всё… Отдала мать Богу душу. Схоронили… Остались сиротами при живом отце – его-то под суд да следствие, в тюрьму упекли сразу. А нас чудом в детдом не отдали. Повезло: бабе Соне уже восемнадцать стукнуло, на себя всю заботу обо мне и доме взяла. Замуж за соседнего парнишку собиралась.

И вот, значит, сорока дней после смерти не прошло, как-то ночью слышим: скребётся в окошко кто-то. Соня выглянула – и как закричит, и тут же рот закрыла себе. Ко мне кинулась, и мне зажала. А я ничего не понимаю спросонку, смотрю на неё только, глазами луп-луп. Стучатся в окно опять, и мамин голос тихий снаружи спрашивает: «Туточки ли Фёдор, мучитель мой?» Мы так и обмерли обе со страху. Сидим, не шелохнёмся. Ещё раз в окошко поскреблись – и тишина… Ушла она тогда, видать, обратно, а мы так до утра и просидели. Сна ни в одном глазу. Под утро уже, свят-свят, иконам в красном углу молиться начали, кланяться. Но на могилу матери сходить побоялись. К батюшке тоже не пошли. Почему? А стыдно было. Мамка-то у нас хорошая была, чего о ней после смерти все теперь плохое думать будут? Деревня-то знаешь какая – она слухами быстро полнится.

Нет, не всё ещё. Так она и приходила к нам каждую ночь. Столько мы тогда натерпелись… Даже через стекло видели её: стоит, бедная, с глазами закрытыми, а из-под век на щёки кровушка стекает… Попервой в окно стучалась, а как поняла, что не ответим, дверь дёргать начала. Грубо так, нетерпеливо… И не войти ей никак, бо над порожком, об который отец убил её, тоже иконка висела. Покойница всё за нас переживала – как теперь папка с нами, сиротами, обойдётся? До смерти не изобьёт ли, как её? И каждый раз, постучавшись, спрашивала: «Здесь ли ты, мучитель?» Если б не посадили его, если б он внутри был, не знаю, чем бы всё кончилось.

Ну, делать нечего. Сходили, друг за дружку держась, на могилку к ней. Цветов положили, поговорили с ней вслух. Сказали, что в тюрьму отца упекли, чтобы с миром лежала и не приходила больше. Водицей святой на землю побрызгали. С тем и ушли. И уж больше не пугала она нас. Успокоилась. Приснилась только разок мне и сестре одной ночью. На прощанье обняла…»

Из-за случая этого бабушка всю жизнь боялась и не любила фильм «Вий», в котором панночка сами знаете кого ей напоминала.